* * *
MORTEM TIMERE CRUDELIUS EST QUAM MORI
БОЯТЬСЯ СМЕРТИ - СТРАШНЕЕ, ЧЕМ УМЕРЕТЬ
Петух тоже думал, что плавает.
Потом вода закипела...
Вот и он, Иолай, думал, что справиться. Только ноги уже одна за одну цеплялись.
Но ни за что Иолай не признался бы... что он устал. Устал, как последняя фиванская шавка, что целый день облаивала шествие в храм Зевса. Здесь не существовало ни расстояния, ни времени - только тьма. Но палка тянула за собой дальше, и Иолай покорно шел. Вскоре он поймал себя, что идет с закрытыми глазами. А какая разница?
Наверное, поэтому он не уловил того мгновения, когда тьма перестала быть плотной и непроницаемой. А еще он уловил тонкий, но новый и совершенно неуместный здесь, а потому особенно вкусный, запах. Пахло свежим хлебом. Тут Иолай понял, что он еще и голодный, как та самая шавка. В животе громко заурчало.
- Цыц! - хлопнул себя по животу Иолай и открыл глаза.
Мысли о еде позорно сбежали.
Перед ним была дверь. Огромная, каменная. В камне высечено много непонятных рисунков и знаков, смысл которых терялся, еще не начавшись. Иолай хорошо их видел, потому что на дверь сверху падал падал свет. Иолай задрал голову, Свет исходил сверху, но откуда - понять было невозможно.
- Это не лучи светоносного Гелиоса. Этот свет создали боги, но это не те живительные лучи, что падают на пыльную праматерь всех богов. Это единственный свет, который позволено мне видеть, - прошептал спутник Иолая.
Иолай посмотрел на него. И не смог отвести глаза.
Казалось, перед ним человек. Без возраста, без э эмоций, без желаний, с глазами
спокойными, огромными, бездонно глубокими, бесконечными, бесконечными, бесконечными...
Нет, не человек.
- Хватит, мальчик. Мне в глаза даже Зевс не заглядывает без большой нужды. - Отряхнул пыльную, бесцветную хламиду, подошел, легко провел тонким длинным пальцем по щеке Иолая - словно бабочка крыльями задела. Да только усталым Иолай себя больше не чувствовал.
Запахло лавром и базиликом.
Иолай уселся прямо на каменный пол.
- Какие же вы хрупкие, дети, - непонятно сказал человек-нечеловек Иолаю, и протянул ему хлеб. Иолай заинтересовался, не каждый день хлеб их воздуха появляется. - Как тебя зовут, мальчик?
Хлеб был теплый, мягкий, и пах так, что Иолай едва слюной не захлебнулся.
- Иолай из Фив. Могу я спросить, кто ты?
- Можешь. И я даже отвечу. Я - Вечность. Эреб и Нюкта, мать-Гея... Их отец - безграничный, темный Хаос - брат мой. Ты смотрел в глаза Вечности, мальчик. Когда-то и у меня было имя, да только его забыли там наверху. Можешь назвать меня просто Католикос.
Иолай даже жевать забыл.
- А... э-э-э... но... а в самом деле...и... - Иолай не нашелся, что сказать и вновь прикинулся умным, то есть, замолчал. С трудом проглотил недожеванный кусок и с ужасом понял, что начал неудержимо икать. Хлеб-то, хоть и свежий, а воды у него и капли во рту целый день не было. Тем более, Зевс знает, сколько они шли. Или это от впечатлений? Вот позорище-то!
Католикос опустился на колени, сложил ладони, поднес к губам Иолая. В ладонях была вода. Холодная, родниковая, с привкусом меда и винограда. Ее как раз хватило, чтобы протолкнуть упрямый кусок, унять икоту и понять, что жажда его теперь не мучает. Так же, как и голод. Стало хорошо, пожалуй, слишком хорошо, тело стало легким и гибким, словно ему снова было семнадцать, и не было в его жизни еще страха, драк, пьянок, женщин и просто плохих дней, когда они проходили большие расстояния, не оглядываясь на дождь, холод, пустые животы и безнадежную усталость. Это было совершенно чуждое ощущение, и оно почему-то не понравилось Иолаю.
- Хорошо быть бессмертным, Иолай из Фив?
Иолай едва не подавился снова. Есть ему уже не хотелось, но бросить хлеб...Тем более, у них с Гераклом давно существовало неписанное правило - не оставлять за собой ничего ценного. Особенно, если это еда.
Иолай тяжело вздохнул, запихнул в рот остатки хлеба, долго и сосредоточенно жевал, обдумывая, как понять такое интересное заявление.
- Наверное, хорошо, - решил согласиться Иолай. - Только мне откуда знать? Тебе виднее.
- Мальчик, а знаешь ли ты, почему я здесь? Почему не пью амброзию на Олимпе с пресветлыми богами, почему поменял свет Гелиоса на Тьму - порождение Великого Мрака? Никто не помнит о том, что я есть, что я существую. Ты видишь меня таким, потому что другой я чужд тебе, чужд так же, как и Хаос, - невесело рассмеялся Католикос. - Я могу дать людям то, от чего они сами никогда и ни за что не смогут отказаться, а иметь этого они не могут и не должны. Ты знаешь, что случается с людьми, которых касается Вечность? Нет, вижу, что нет. Иначе, ты бы не позволил мне коснуться тебя, не взял бы мой хлеб, и уж тем более, не пил бы воду из моих рук.
Ну, вот. Так и знали! Эх, Иолай, родился неумным, таким видать, и помрешь. И судя по всему, очень скоро. Остается выяснить, насколько скоро.
- Я, что, умру? - стараясь выглядеть спокойным, спросил Иолай. В конце концов, чего он там, у Аида, не видел? А Геракл-то как обрадуется!
Радостный смех Католикоса его даже обидел, хотя, чего скрывать, облегчение было огромным, но слишком уж жизнерадостно ржал этот...этот... Иолай сдержался с эпитетом. Все они, боги, такие.
- Ой, а с тобой весело. Нет, не угадал! Как раз наоборот. Ты никогда не умрешь, если не войдешь в дверь. А вот если войдешь, станешь таким, как был - обычным, проживешь, сколько Мойры отпустили, и... - Католикос посмотрел на лицо Иолая, опять расхохотался, а Иолай окончательно решил, что все-таки обиделся. - Тот, кто касается Вечности, сам становиться вечным, как боги. И войти сюда может только смертный, сын смертного, а выйти отсюда - бессмертный, потому что простому смертному в Дверь не войти. Дверь убивает бессмертие, и оставляет лишь старую смертную жизнь. Уловил тонкий юмор нашего старикана-громовержца? А я не хочу все терять. Я видел рождение мира... и все же... Скажи, что ты хочешь, дитя? Хочешь, я проведу тебя туда, откуда ты пришел, и ты сможешь уйти? Не через Дверь. Я не могу, а ты сможешь. Ты - человек. И ты оставишь себе мой дар. И я ничего не возьму у тебя за это. А мне останется тьма и вот этот кусочек света, насмешка Эгидодержавного над Вечностью. Или...
- Или... - подозрительно посмотрел Иолай. - Или что?
- Ты согласишься, сам, без принуждения, отказаться от бессмертия, примешь меня добровольно. Ты пройдешь через Дверь. И проведешь меня. Найдешь своего Зверя, спросишь, что хотел. Только бессмертным ты уже не будешь. И второй раз я его тебе не дам. Ты проживешь хорошую долгую жизнь, но она закончиться. Как и у всех. А я пойду своей дорогой. Я останусь тем, кто я есть. А миров, Иолай, вокруг много, бесконечно много. И там нет Зевса. Вот так, дитя.
- Невыгодное предложение. Если я захочу уйти, что мне за это потом будет?
- Ничего, дитя. Будешь жить, жить, жить... Бесконечно. Среди людей. Поверь, богам ты не нужен, кровь у тебя другая, совесть, опять, же, человеческая, мысли всякие, сострадание. Человек богом стать не может. У богов нет ни сострадания, ни совести. Впрочем, и твои совесть и сострадание вымрут во времени. Да, знаю, ты думаешь, это все равно лучше, чем быть обыкновенным человеком.
Где-то так Иолай и думал. А еще думал, что плевать ему теперь и на Геру, и на Эгину, и пусть Гера от злости хоть вверх головой встанет, ему, Иолаю, это дело будет по... в общем, это слово в людном месте вслух не произносят. И Геракл обрадуется.
Или не обрадуется?
Иолай задумался. Нет, все-таки обрадуется. Как хороший друг.
А вот надо ли это самому Иолаю? Это Геракл считает, что он, Иолай, сперва делает, а потом думает. А он, Иолай, всегда сперва думает. И неважно, что в итоге его умозаключения в корне отличаются от умозаключений Геракла. Будь они одинаковыми, кому было бы интересно?
Иолай размышлял.
Что он, Иолай с этого будет иметь?
Первое, главное и единственное - он будет бессмертным!
Хорошо? Еще бы!
Будут уходить года, а он этого даже не будет ощущать. И богов ему теперь не надо опасаться, что они теперь ему могут сделать? Но... могут ведь. Вот Католикос... Сидит во тьме со своей вечностью. Ладно, не будет Иолай сидеть. Будет ходить по миру. Женится со временем, детей будет растить. Потом жена умрет, потом дети, потом внуки... Новые дети проживут жизнь, новые внуки... А захочет ли он новых детей, новых внуков? Они все умрут. А он, Иолай будет жить. А еще уйдут к Аиду Ификл, Ясон, Алкмена и многие другие, кого Иолай знает и любит. И Геракл в конце концов, тоже уйдет на Олимп, к отцу. Станет богом. И перестанет быть человеком. А Иолай будет дальше жить. И будут в нем умирать вместе с друзьями, любимыми и дорогими ему людьми его любовь, его совесть, его душа. Останется в нем только чужая вечность. И будет Иолай неприкаянно болтаться по свету. Один. Вечно.
Иолая передернуло.
- Ну и как открыть эту дверь? - спросил он быстро, не давая себе времени задуматься, опомниться, пожалеть о своем решении и повернуть назад.
- Я покажу. Но я должен предупредить. Чтобы я смог выйти с тобой, я должен стать тобой. На то время, пока мы выйдем отсюда. В тебе соединяться твоя душа и моя. Твоя вечность умрет. Моя - успеет спастись. Мы выйдем наружу и потом я уйду. Навсегда. Я даже могу сделать, чтобы ты ничего не помнил. Чтобы воспоминания не мучили тебя, когда ты будешь вспоминать, как ты отказался от...
- Не надо, - фыркнул Иолай. - А то мне нечем будет гордиться.
- Тем, что помог Вечности, отказавшись от ее дара? Да, тут есть чем гордиться, - согласился Католикос.
- Нет, - ответил серьезно Иолай. - Что нагадил Зевсу! Вот тут точно есть чем гордиться!
- Хм... Согласен. А знаешь, чего боится Зевс? Что я выйду к людям, и они, боги, станут не нужны. Зачем людям боги, если люди сами станут подобны богам. И их собственные дети свергнут своих отцов, как когда-то сделал это сам Эгидодержавный, как это сделал его отец, Крон. Все бессмертны, богов нет. Ты бы хотел жить в таком мире, дитя Геи?
Иолай покачал головой. Нет, не хотел. Хотя, казалось бы, чего лучше, смерти нет, нет потерь, нет страха, все равны... Натуру богов он уже изучил. И если все станут подобны им, а люди станут, человеческую натуру Иолай тоже знал хорошо, то такой мир почему-то уже не казался прекрасным и совершенным.
- Не хочешь. Конечно. Если ты не пожелал такой участи для себя, то как же можно пожелать такого многим. Но ты, прав, спасибо тебе Зевс не скажет в любом случае. Итак. Стань спиной к двери, положи ладони на дверь, закрой глаза, и не сопротивляйся. Это будет быстрее, чем объяснять, ты и так поймешь
- Не сопротивляйся, ага... - хмуро буркнул Иолай, тем не менее подчиняясь. - А мало ли что ты удумал? Так вот, даже и не думай! Если что, то я буду сопротивляться! Еще как буду!
В следующее мгновение Иолай понял, что сопротивляться было бесполезно, даже попытайся он это сделать. Он дал на это согласие, его никто не заставлял, и за то, что происходило с ним сейчас, он мог пенять только на себя. Это не было больно, это было неотвратимо, это изматывало, это обрушилось на него такой тяжестью, что Олимп, рухни он на него сейчас, показался бы легче. И в то же время Иолай понимал, что он удержит эту тяжесть. Удержит, и сможет еще много поднять на необъятные плечи Вечности. Уходящие столетия, меняющийся мир, где когда-то не было Зевса, и где когда-то не будет Зевса, мудрость, которая приходит только с уходящими мечтами и иллюзиями, потому что в мире ничто не дается просто так. Потому что в мире все имеет цену, которую ты готов заплатить, иначе твоим уделом станет безнадежность.
Дверь дрогнула под ладонями, теперь не своими и своими одновременно. Он сам теперь был Иолаем, и еще кем-то. Тем, в ком были уходящие года, в ком была мудрость ушедших годов, кто держал ту тяжесть, которую Иолай ощущал, но нес легко и просто, потому что нес ее не один. Иолай повернул голову, чтобы задать еще вопрос, но задавать его было некому. Только внутри некто шевельнулся, а Иолай почувствовал, как на его лице, но не по его желанию, расползается ехидная улыбка. Чужая. Вернее, чуждая.
Свет внезапно погас. Только теперь это не имело значения. Тот, кто был теперь с ним (теперь Иолай знал настоящее имя, но вот смог бы он его произнести...?) видел в темноте вместо него.
Дверь легко и бесшумно ушла вперед, а Иолай снова потерял равновесие и едва не кувыркнулся. Но устоял на ногах. Нет, не так. Устояли. Вместе.
Оставалось шагнуть туда, за дверь, в узкий проем.
Вздохнули глубоко-глубоко. Вместе. Иолаю было тревожно, Католикосу было беспокойно. Обоим - страшно.
Шагнули.
Ох, а что ж так страшно погибает Вечность в нем, в Иолае?
Миры рушились, время рушилось, уходило, разматывалось длинной жизнью, которой не было конца, и которая не успела начаться, которая сопротивлялась, цеплялась за Иолая и никак не хотела оканчиваться, потому что как и все, что живет, боялась смерти, боялась окончания. Уходила эта жизнь, которая никогда не принадлежала Иолаю, но которую он хотел бы сделать своей. Уходила мучительно, тянула с собой ту жизнь, что была родной, своей, настоящей, пережитой, но еще не прожитой!
Иолай вцепился в уходящее всеми силами своей изнывающей души.
Моё!
Родное!
Нужное. НЕ ОТДАМ!
Не отдал, отобрал, убаюкал, усыпляя боль и страх, понимание, что еще чуть-чуть, и не только чужое умерло бы в нем. Ничего бы не осталось. Даже своего, выстраданного, драгоценного, любимого.
Отдышался.
Обнаружил, что стоит на четвереньках на узких каменных ступеньках. Один. Снова тьма вокруг, и он ничего не видит. Некому смотреть за него. Потому что теперь он прежний. Нету восхитительного ощущения молодости и беззаботности, но оно ему и не надо. И так хорошо. Потому что так - это как надо, это свое, и не требует уплатить цену, которая ему непосильна. - Эй! Ты где?
- Здесь. А ведь получилось, дитя. Мы смогли, Иолай из Фив. Спрашивай теперь, дитя. Спрашивай о чем захочешь. А потом я тоже спрошу у тебя. И мы расстанемся.
- Спрашивать? А...а Зверь? - Иолай уселся на ступеньки. Отряхнулся, непонятно зачем. Подумал, и обиделся.
Нет, действительно, он столько боялся, воображая себе чудовище во тьме. И что? Представления не будет?
- А я чем хуже?
Иолай долго молчал в ответ, размышляя, что будет, если он обстоятельно и эмоционально выскажет свои мысли по этому поводу.
- Я понимаю, Иолай из Фив. Но иначе... не кажется ли тебе, что все было бы слишком просто. Там, дальше - выход. Там солнце, воздух. Там жизнь. И любой смог бы войти сюда и задать свой вопрос Зверю. Не надо было бы спускаться во тьму, сражаться со своими страхами и моими искушениями. Зачем искать Дверь, если можно войти с этой, безопасной стороны? Ведь так?
Иолай обдумал. И согласился.
Ведь так.
И какой же он, Иолай, дурак. Он не смог додуматься до очевидного. Обидно прямо до слез.
- Я - Зверь, дитя. Я самый страшный Зверь. Если я приду к людям, они обретут Вечность, но себя они потеряют. Навсегда. Разве не страшно? Спрашивай, мальчик. Я скажу все, о чем ты захочешь знать.
- Я не понимаю тебя. В Аиде все наши души, когда мы умираем. Они ничего не помнят, если не принести им жертву. Как же так? Как можно потерять то, чем мы и так не владеем, когда уходим туда - через забвение?
- О, так они вам ничего не сказали? Боги, они все такие. Они говорят вам лишь то, что выгодно им. Нет, в Аиде не души. Тени. Тени людских душ. Потому и память их просыпается только от жертвенной крови, ячменя и меда. А души уводит Гермий, крылоногий душеводитель. Какое-то время душа ждет, да... но потом она уходит дальше... жить дальше.
- Нет, там не так. Я сам видел, я был там.
- Ты был там, но Мойры могут связать разрезанную нить, пока она еще в их руках. Потому ты не видел то, что тебе не следует видеть. Никому не следует. Тени хранят память последней жизни. А ты спроси, что было с ними раньше. Знаешь, что они тебе ответят? "Не помним...", хотя должны были бы ответить: "Ничего". Но, когда жертвенная кровь пробуждает их, тени умерших знают, что нечто было. Я старше Геи, я знаю. Иногда, конечно, Аид нарушает свои же законы, и оставляет некоторым память... Зря, ох и зря. Зачем ушедшим память, стремление закончить, дожить, догнать, исправить. Зачем знать им, как быстро мы забываем ушедших. И ты не должен этого знать. Но ты задал вопрос, и ты вправе получить ответ. Что ты еще хочешь спросить?
- Да, я должен спросить - где браслет Эгины? Ради этого я направлялся сюда... Хотя и понимаю, что направлялся я за одним, а получил нечто совсем другое.
- Да вот он, все время был у тебя на поясе. - Католикос протянул ему тонкий золотой браслет. - Можешь касаться меня, теперь это не имеет значения. Я больше ничего тебе не дам. Даже если захочу. Но я чувствую, что тебе это не надо. Да? Да.
- А где Геракл?
- Сейчас идет к Эгине. И там ему понадобиться твоя помощь - та Эгина не настоящая. Истинной Эгине сказали, что вы идете за ее сыном, она боится вас. Так что вам следует постараться, чтобы бедная девочка доверилась вам. Я проведу тебя самой короткой дорогой. Что еще?
Иолай задумался. Что хотел бы он узнать еще? Будущее? Нет. Прошлое он знал и так. Настоящее уже происходило.
- Больше ничего. А впрочем... - Иолай на ухо прошептал последний вопрос.
На что Католикос рассмеялся и так же тихо, на ухо, ответил Иолаю.
- Сможешь? - спросил у Иолая, на лице которого расползалась глупейшая и широчайшая улыбка, и получив утвердительный, энергичный кивок, продолжил. - А для тебя у меня все-таки есть подарок, Иолай. Придет то мгновение, когда ты поймешь, что не осталось у тебя ни друзей, ни времени, ни сил, ни надежды, дни твои уже все окончились, и видишь ты уже закат своей жизни, долгой и славной. Пожелай. И твое желание исполниться. Самое большое, самое главное желание твоей жизни исполниться. И пусть остальной мир думает, что это воля всемилостивых богов. Но ты будешь знать - это мой подарок. Эта самое малое, что я должен для тебя сделать, но это самое большое, что я могу сделать для тебя на самом деле. Возьми посох и иди. Он покажет короткий путь. И оставь его себе, им по шлемам лупить удобнее. Иди, дитя... - и добавил совсем неслышно вслед Иолаю. - А я никогда не скажу тебе, что теперь ты можешь убивать богов. Ибо отдавший свое бессмертие добровольно, взамен обретает право лишать бессмертия других... Живи легко, дитя, такой участи ты не заслужил. Живи, и иди вперед.
Впереди столько миров!
Главное, выбрать для себя правильный...
* * *
QUAM DIFFICILE EST CRIMEN NON PRODERE VULTU
КАК ТРУДНО НЕ ВЫДАТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЛИЦОМ
Румяная Эос взошла тихо-тихо.
Растеряла свои алые одежды по всему небу в притворном страхе, едва увидела надменного Гелиоса, и убежала за край неба.
Всю ночь Геракл почти не сомкнул глаза. Он догадывался, что и Ификл, и Автолик тоже не спят, но молчат, стараясь не мешать ему думать и ждать.
Он ждал.
Надежда не покидала его даже тогда, когда край неба стал светлеть и наливаться стыдливым румянцем глупенькой Эос, надежда еще жила в Геракле, когда Гелиос вывел своих огненных золотых коней из небесных конюшен, даже когда Гелиос уже отмерил часть своего небесного пути, начиная новый день - даже тогда надежда еще не погибла.
Его друг не успел. Но это не означало, что он не придет.
Иолай обязательно появиться!
Но позже.
Смирившись с неизбежным, Геракл стал размышлять. Вскоре он пришел к выводу, что ему пора идти к Эгине. Хуже все равно уже не будет. Тем не менее, он обратился к Ификлу и Автолику, что-то усердно обугливающих на веточке над маленьким костром: проблемы проблемами, да только кушать от этого не меньше хочется. Пожалуй, даже, еще больше.
- Ну, кто может выступить хоть с каким-то предложением?
Ификл и Автолик переглянулись, как застигнутые врасплох люди, которые занимаются чем-то, по меньшей мере, незаконным, а то и вовсе неприличным.
- М-м-м-м? - сказал с сомнением в голосе Ификл. - Нет, братец. Я не в Коринфе, приказы отдавать не могу, а то приказал бы я тебе, братец...
В улыбке Ификла ясно отразилось, что он бы приказал брату и с каким удовольствием проследил бы, чтоб его приказ выполнился с точностью до буквы.
- Я вот все думаю, Геракл, почему вы вообще сюда поперлись? Сидели бы себе под Фивами, вино пили. Ну знаю, знаю, ну уже пили, ну Орхомен разнесли, хотя ты тут причем? Ну, еще бы Фивы к Орхомену добавили бы, и что? Насколько я знаю, все эти лестные заслуги все равно приписываются Дионису. Эгина? Зевс?... ну, это же Зевс. Или его можно обмануть, как обычного смертного? Вот уж не думаю. Так какого вас понесло? Нет, от души спасибо, я уже давно так не развлекался, но... Вам не кажется, что вас банально используют?
- Естественно, - пожал плечами Геракл. - Это же боги. Они всегда нами пользуются. Но, понимаешь, я не хочу допустить, чтобы девочка пострадала. Во-вторых, если Гермес настаивал, что мы должны это сделать, следовательно, мы должны. Ну и в третьих, мы тебя развлекли? Вот и молчи в тряпочку. А чего вы там жарите?
- Тебе очень есть хочется? - спросил Автолик.
- Вообще-то, да, - признался Геракл, стараясь все же рассмотреть, что покрывалось темной корочкой над огнем. Не рассмотрел.
- Тогда лучше не спрашивай, - посоветовал Автолик.
Геракл подумал и согласился. Потому что есть и вправду очень сильно хотелось.
Конечно, такой малостью трое мужчин наесться ну никак не могли, однако голод все же притупился.
- Пойдем? - вздохнул Геракл. - Плохо, что Иолая до сих пор нет. Браслет мы так и не достали, поэтому, когда Зевс закатит представление, мне было бы спокойнее, если бы он был рядом... И где его носит? А если... случилось что?
- И ничего с ним не случилось. И он вообще не придет. Очень мы ему теперь нужны! - высказался Автолик и в ужасе захлопнул себе ладонью рот. Это он сказал? Но он так не думал! Мало ли чего ему Эрида во сне наговорила. И вовсе он этой Эриде не поверил! Это само сказалось. И... вот! Опять говорится! Само! И совсем без Автоликового желания! - Мы теперь и пятки его вылизывать не годимся. Он, теперь, небось, нос выше Зевса задерет, с таким-то подарочком. Так что ты Геракл, губы подкатай скоренько и кончай тягомотину, дел и так не меряно, а ты все рассусоливаешь!
Насчет последнего Автолик даже был согласен, но говорить это вовсе не собирался, всячески рот сам себе зажимал. И словам наружу лезть всячески препятствовал. Так нет, вылезли паскуды, как ни старался. А коль уж вылезли, назад не запихаешь. А хотело-о-ось!
Геракл медленно повернулся к Автолику, который уже подумывал, а не откусить ли себе свой злосчастный язык и скоренько скончаться, избавив тем себя от мучений... а, ладно, до сих пор за Гераклом славы мучителя не водилось. Небось сразу прибьет, милосердно и по-дружески.
- ЧТО? ТЫ? ЗНАЕШЬ? - медленно задал вопрос Геракл. - Ты ведь знаешь что-то, чего не знаем мы?
Автолик представил Эриду, пятна на лице Автолика подозрительно потемнели, потускнели, и даже, казалось, подернулись слоем ржавчины, а потом тихо стали уползать под шлем. Автолик зажмурился и выпалил:
- Ничего я не знаю! Это не я! Я не так думаю. Слова сами из меня лезут, я их не звал! Правда-а-а!
А потом вдруг продекламировал чужим голосом:
- Иолая коснулась Вечность, а Вечность рождает только Вечность. Люди - прах в ногах Вечности. Прах отряхнется с ног, вступивших на путь нескончаемый, позади не останется ничего, что достойно бесконечности. Вы ему уже не нужны.
Геракл очень выразительно посмотрел на небо, махнул рукой.
- Знаешь, Эрида, мы без тебя разберемся, кто и кому нужен. Шла бы ты. К Гере.
А сам пошел к дому Эгины. Автолик покорно пошел за ним.
А Ификл притормозил - споткнулся о камень. Тут сзади неслышно подошла Идея и крепко стукнула Ификла по голове, по самому темечку. Конечно, будь, к примеру, на Ификле такой драгоценный и полезный шлем как у Автолика, Ификл ничегошеньки бы не почувствовал, шел бы себе дальше, как и раньше шел. А так-то, удар был неслабый, Ификл застыл, намертво пораженный этой вероломной Идеей, правда потом немного пришел в себя, тихонечко повернулся и пошел себе в совершенно противоположном направлении.
И так тихонечко, что никто ничего поначалу не заметил - Геракл был слишком погружен в себя, Автолик был слишком собой занят...
Наверное, в доме еще спали. Дверь была заперта, ставни тоже. Журчал небольшой фонтан в середине маленького дворика, каменный пол которого был засыпан соломой и вчерашними цветами, которые уже подвяли, но еще источали горьковатый увядающий аромат.
У фонтана сидел надутый крупный голубь, подозрительно смотрел на компанию одним глазом. В крошечной голове с трудом рождалось решение улететь подальше от немытых, оборванных и крайне подозрительных мужиков. Наконец, решение родилось, голубь тяжело, с трудом снял свое откормленное тело с бортика фонтана и неспешно перелетел на крышу.
- Как ты думаешь Ифи... - начал было вступительную речь Геракл и, наконец, заметил, что его брат благополучно отсутствует уже какое-то время. - А где Ификл?
Автолик развел руками.
Геракл не выдержал, выругался от души, и собрался было мчаться на поиски Ификла, но Автолик встал на его пути и выразительно показал на дверь. Рот открывать Автолик теперь очень опасался, но и допустить, чтобы Геракл сейчас ушел отсюда он тоже никак не мог. Раз уж Ификл решил отделиться от них в такой момент, значит, для этого была причина. Геракл, видимо, тоже пришел к такому выводу.
Потому что постучал кулаком по двери.
Грохот, надо сказать, получился немалый. Ну а как же? Большой кулак - большой грохот.
Какое-то время ничего не менялось: журчала вода в фонтанчике, ветер шуршал жухлой травой, голубь недовольно гукал на крыше. Потом в доме почувствовалось движение. Не раздалось никаких звуков, незаметно было какого-либо действия, но движение в доме тем не менее ощущалось.
Наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла невысокая женщина. Эгина. Что ясно было видно по большому животу, который женщина бережно поддерживала рукой.
Геракл окинул ее взглядом и тихонько хмыкнул. Понятно, почему папа так увлечен этой женщиной, и почему он так хорошо ее прячет. Эта - красива, как Гера, красотой, достойной венца владычицы, но более женственной. На Олимпе всегда хватает любителей уводить чужих женщин, а уж наставить при этом рога друг другу, так вообще героическое дело! Чего Геракл никогда не мог понять, то это способность и стремление Олимпийцев жениться на своих же сестрах, выходить замуж за родных братьев, рожать детей, и с ними потом же... О-хо, такие мысли могут завести куда подальше Тартара! Неудивительно, отчего вся эта семейка имеет такие дурные характеры. Нет, Гераклу на Олимпе решительно нечего делать!
И все-таки эта женщина хороша. Геракл ощутил неприятное раздражение, когда подумал о своей матери, о том, как когда-то Зевс сходил с ума от смертной Алкмены. Смертной... В этом-то суть.
Геракл махнул рукой. Его мать давно счастлива с другим человеком.
Женщина смотрела на Геракла и ждала. На ее лице проступало недоумение, и Геракл покраснел, когда понял, что какое-то время он пялиться на молодую женщину, бесстыдно разглядывая с головы до ног, и молчит, как последний баран. Жаль, что нет Иолая, уж он-то бы знал, чем заполнить нелепую паузу. Уж это Иолай умел хорошо - заполнять нелепые паузы, а Геракл за это время успевал оценить ситуацию, собраться с мыслями... короче, много чего успевал.
- Э-э-э-э... Радуйся, прекрасная. Долгих лет тебе, и твоему сыну. Я Геракл, и я пришел вернуть тебе то, что у тебя похитили обманом.
- Хорошо, верни мне то, что у меня похитили, - холодно сказала Эгина и протянула руку. - Ну же, я жду.
- Я не могу. У меня нет браслета. Я не смог его найти, но я скажу Зевсу...
- Нет браслета? Тогда зачем ты вообще постучал в эту дверь? Ты все лжешь! Я знаю, что ты скажешь Зевсу. Ты пришел оклеветать меня перед Вседержавным. Льстивыми речами втереться мне в доверие, а потом оговорить меня и погубить меня и моего сына! Уходи! Или... ты не будешь утруждать себя никакими речами, а просто убьешь меня и моего невинного мальчика, потому что ему Зевс дал больше чем тебе?
- Я хочу помочь тебе. Больше ничего, - медленно произнес Геракл.
- Ты хочешь помочь мне. Очень хорошо. Пойдем в дом, там я скажу тебе, чем ты сможешь помочь мне.
- А я? - веско высказал свое мнение Автолик, неслышно возникая возле Геракла. Тот едва не зажмурился, представляя, какой визг сейчас поднимет Эгина при виде жуткого лица Автолика. И кто просил его высовываться? А ну, как родит женщина со страху?
Но Эгина молчала, долго смотрела на сына Гермеса, однако не высказала ни страха, ни удивления, ни даже смущения. Определенно, трудно понять беременную женщину.
Одно утешало - Автолик пялился на нее с таким же глупым видом, как и он сам недавно. Правда, если бы Геракл знал мысли Автолика, осаждавшие голову под железным шлемом, то он, Геракл, пришел бы в ужас. Потому что Автолик ловил себя на одном единственном желании - ему хотелось подойти и поцеловать эту женщину. А там пусть Зевс отрывает ему голову, и вообще что угодно! Э-э-э... погорячился. Что угодно не надо. Что угодно может еще Автолику пригодиться. А голову пусть отрывает, фиг с ней. Все равно толку от нее мало!
- Кто это? - наконец спросила Эгина и добавила, с явным сожалением в голосе. - Неважно. Тебе в дом нельзя.
Автолик обиженно надул губы, и Геракл поспешил отвести взгляд - от гримас Автолика в этом шлеме у него, у Геракла, всегда по спине мурашки бегали, и вообще возникало странное ощущение, которое он мог описать только одними словами: смешно до ужаса. Причем слово "ужас" здесь употреблялось отнюдь не в переносном смысле.
Эгина же стояла и рассматривала Автолика с каким-то извращенным любопытством. Казалось, она даже любовалась им.
- Ты кто? На самом деле? - вдруг спросил Геракл, сам не осознавая до конца, что же заставило его задать этот вопрос - смутные ли подозрения? Желание ли услышать из уст женщины подтверждение того, что она - Эгина, или просто ощущение того, что в этой женщине что-то не совсем так? Мысли спутались и он никак не мог уловить ту единственную мысль, которая способна сразу все расставить по местам. Что же его так смущало в этой женщине?
- Эгина. Кто же еще? - раздался ответ, иного, впрочем, Геракл и не ожидал.
- Ты говоришь правду? - спросил Геракл.
- Я говорю правду, - согласилась Эгина.
- Или ты лжешь? - подсказал Автолик.
- Или я лгу, - согласилась Эгина, погладила себя по животу, и потребовала. - Мы устали. Решай быстрее.
- Не могу. Я не могу решить. И я не знаю, что мне мешает, - покачал головой Геракл. Похоже, он сам себя загнал в тупик. Почему бы ему просто не войти в дом? Но заходить в дом почему-то отчаянно не хотелось.
- Геракл, какая-то она... смотрит на меня, как на похмельная менада на пифос с вином. Нет, я знаю, без шлема я собой хорош, спору нет. Так не в этом же украшении, от которого ты сам шарахался, пока не привык! Нет, она красива, как богиня, только гладкая слишком, - жарко зашептал на ухо Автолик.
- Как это, слишком гладкая? - удивился Геракл, оглянулся на Автолика... едва не вздрогнул, увидев ползающие по лицу Автолика пятна так близко. Вовремя сдержался. - Ну, не худая, так даже лучше, а живот... в тяжести женщина.
- Да нет, не то. Посмотри, вон бровки морщит, губки кривит, а ни одной морщинки на лице нет. Ни одной складочки не получается. Оттого лицо неправильное какое-то. Не настоящее.
Ай да, Автолик! Молодец! Потому что сам Геракл на лицо не заглядывался. Перед папой неловко.
Теперь в голове Геракла все стало на свои места. Эта женщина слишком хороша, чтобы быть настоящей. Это и смущало его все время. Она и есть ненастоящая. Слишком похожа на Геру, а женственнее Геры только Афродита...
Совершенно не отдавая себе отчета в том, что именно он делает, Геракл протянул руку и коснулся обнаженного плеча женщины.
Твердое.
Холодное.
Гладкое.
Слишком твердое и холодное, чтобы быть живым, округлым, волнующим плечом красивой женщины.
- Гефест! Тебя сделал Гефест! - догадался Геракл.
- Догадался, - в равнодушном голосе скользнуло нечто, похожее на уважение, когда женщина развернулась к Автолику. - Конечно, следовало, сделать это в доме... Гера обещала Гермесу, что его сын не пострадает. Но раз вы так захотели... скажем, что это было случайностью. Это ведь и есть случайность, что вы догадались, верно?
Из-под хитона выпала расшитая подушка, женщина не спеша и деловито отряхнула подол хитона, заправила край за пояс и развернулась неуловимо быстро.
Отчего-то Автолик вдруг легко улетел к фонтану. Там он приложился головой к бортику (что вовсе не пошло на пользу фонтану) и запыхтел. После тесного контакта со шлемом Автолика, бортик фонтана лишился лепного узора, и украсился большой щербиной. Автолик неожиданно обиделся. А он еще ее целовать хотел! А она железная! Ну и на что это было бы похоже? Он потом свой шлем поцелует, когда снимет. То же самое получится, даже еще и приятнее - шлем-то, небось, свой, собственный, родной уже.
И все же.
Следует отдать должное Гефесту, его изделие выглядело, как настоящая живая женщина! Гефест не соврал. Эта женщина была совершенна. Только что ему, Гераклу, с этим делать, непонятно. Одно понятно, Эгины в доме, наверняка нет.
И все же Геракл спросил:
- Где настоящая Эгина?
- Тебе уже все равно, - холодно ответила лже-Эгина, сокрушающим ударом в челюсть отправляя Геракла в недолгий и очень неприятный полет. Мало того, что у нее были железные кулаки, удар был стремительным, четким и жестким. Приземлился Геракл где-то приблизительно неподалеку от Автолика.
Ну вот опять!
И хоть бы раз что-то случилось по-другому!
* * *
CAMELUS DESIDERANS CORNUA, ETIAM AURES PERDIDIT
ВЕРБЛЮД, СТРЕМЯСЬ ПРИОБРЕСТИ РОГА, УТРАТИЛ ДАЖЕ УШИ
- Мама, все совершается. Следовательно, все совершиться.
- Может быть. Все может быть. И даже лучше, чем я сама того желала, - медленно сказала Гера, задумчиво поглаживая сына по темным жестким кудрям. Арес сидел на мозаичном полу храма, у ног матери, он хмуро и так же задумчиво рассматривал разложенные вокруг жертвенника дары великой богине, царице богов. - Она убьет Геракла раньше, чем он узнает.
Лучше, чем она желала! Если бы он сделал так, как она желала, опять осталась бы при своих интересах!
- Говорила я Эриде: "Убить!". Так вы решили, что умнее! И что? Дура! Эрида дура! Самоуверенная дура! И ты хорош! Додумались! Могли бы и догадаться!! Ты знаешь, он отказался?!
- В самом деле? - Арес пожал плечами, ничуть не удивившись, и не понимая ярости своей матери. - Но, полагаю, Геракл не успеет об этом узнать. Геракл умрет. Геракла не будет удерживать на земле его чрезмерная ответственность, Геракл попадет на Олимп, как и обещал ему отец, и станет таким, как мы, потому что стать богом, стать Семьей, и остаться прежним невозможно. Забавно, мама. Возможно, мы даже станем друзьями, как это и положено братьям? Став богом, он начнет бояться своего бывшего друга. И он захочет избавиться от него. Как и все мы. Геракл сам его убьет. По-моему, это гораздо интереснее. Гораздо!
- Возможно. И все же... Почему он отказался? Впрочем, возможно, отщепенец предложил ему нечто более ценное? - Гера опустила взгляд на сына.
Тот не поднял головы, лишь вновь пожал плечами.
- Что же может быть для него более ценным?
- Например, весь Олимп. Теперь он тоже может убить бога. Как Геракл. Как Персей. Как и Тесей.
- Только в них полубожественная сущность. Они - могут, но они не способны. Жаль, в Геракле человеческое пока сильнее. Пока. А у этого обычная кровь. Он может нас убивать. И для этого ему ничего не надо - только желание это сделать.
- И наверняка, отщепенец сказал ему об этом. Жажда мести, должно быть, уже выплескивается через край ожидания. Вдвоем они, пожалуй, смогли бы... отщепенец и бывший бессмертный... да, они смогли бы.
- Ты забыла...
- Я не забыла! Я ничего не забываю, сын мой, и ты знаешь это. Сегодня он умрет. Он уже будет на Олимпе. Он будет богом. Он будет Семьей. Но даже если этого не случиться...Он не сможет. И не позволит своему другу. В нем нет ненависти. Притом, пойти против отца... Для него - невозможно, - казалось, Гера убеждает саму себя. Получилось ли? Наверное, нет.
- Это так, - Арес кивал матери и любовался оружием. Зачем такие восхитительные игрушки принесли его матери? У нее другие методы. А вот ему, пожалуй, оно может понадобиться. Он возьмет копье, секиру, и вот этот отличный лезейон - такой небольшой, такой круглый выпуклый щит из кожи и дерева, и выгодно отличается от других особым украшением - шипом на навершии. Таким можно не только защищаться. Таким можно убивать.
- Но зачем ему Олимп, если богом он быть не сможет? - теперь Арес оторвался от оружия, поднял голову и попытался поймать взгляд матери.
- Они сотворят Единственного. Отщепенец станет Единственным. Прежних законов больше не будет. Мир содрогнется, рухнет и измениться. И тогда они получат все, что пожелают. Все. Абсолютно. Разве это не есть несоизмеримо большее, чем то, что уже предложили?
- И нас уже не будет...Я не думал о таком. Но этого не случится в любом случае. Он смертный, в конце-концов. Так чего же нам боятся?
- Отщепенца. Но еще рано, сын. Рано. Еще не случилось непоправимого, не так ли? Наши планы изменились. Иди, найди их первым. Приведи ко мне отщепенца. Я сама предложу ему то, от чего уже он не сможет, не захочет отказаться. И тогда все равно останутся трое, но это будут другие трое, те, кто будут знать, в чем нуждается мир, и что нужно людям. И горе тебе, Зевс. Горе! Тебе, и твоим ублюдкам!
* * *
PUGNIS ET CALCEIS, UNGUIBUS ET ROSTRO
КУЛАКАМИ И НОГАМИ, КОГТЯМИ И КЛЮВОМ
Ификл не торопился.
И чего суетиться? Особенно, если точно знаешь, что хочешь сделать.
Ификл знал. И потому целеустремленно шагал к морю. Точнее, к берегу. Туда, где берег обрывался и уходил вниз крутыми голыми скалами.
Он не спешил, море было недалеко, шум прибоя был слышен и у дома Эгины.. Он знал, что делает, и это делало его уверенным и спокойным. И главное, теперь он понимал, для чего он все-таки ввязался во все это сумасшествие, бросив, важные, действительно важные, дела, пренебрегши своими обязанностями, что недопустимо, в принципе, для человека его положения. Ведь не развлечения ради?
Хотя, конечно, он получил и это.
Но есть более важные причины. Существует нечто, более ценное, чем обязанности и ответственность.
Чайки суматошно метались над водой, заполняя прозрачный воздух своими истошными воплями. Брызги не долетали до Ификла, но запах моря был таким же мокрым, соленым и освежающим.
Ификл огляделся. Похоже, он пришел как раз туда, куда и собирался попасть. Случайно? Однако случай пришелся кстати, меньше времени уйдет на поиски. Когда они свалились с обрыва, солнце было... а где, собственно, был этот, Тартар его забери, Гелиос? Нет, понятно, что в небе. А справа, или слева?
Ага. Слева! Нет, справа, когда они стояли лицом к морю. А вот когда шли к дому Эгины, Гелиос уводил своих огненных зверюг в золотые конюшни уже по левое плечо. Значит, все правильно. Значит их не так далеко и занесло от того места, где они рухнули в море вместе с просевшим берегом.
И это значит, что ему следует идти вправо. Вдоль берега. И если его догадки верны, он найдет то, что ищет.
Ему не пришлось искать.
Точнее, он не успел.
Кое-кто другой нашел его раньше.
- И что ты здесь забыл? - низкий насмешливый голос грубо вытряхнул Ификла из его мыслей.
- Не тебя, в этом я уверен, - пожал плечами Ификл, обнаружив, что стоит нос к носу с Аресом. Вот за что Ификл не любил богов, так это за их любовь к представлениям. Что за дурная привычка - внезапно возникать перед тобой и задавать дурацкие вопросы!
- Значит, тебе здесь делать нечего. Вот и шел бы... - почти добродушно посоветовал Арес.
- Так я и иду, - так же миролюбиво отозвался Ификл. - иду себе, вдоль берега гуляю, никого не трогаю. А что, тут что-то интересное намечается?
- Тебя не касается, - отрезал Арес. Медленно надел на голову свой медный шлем, из воздуха небрежно взял тяжелый микенский энкос, крутанул над головой - лучи Гелиоса отразились от начищенной бронзы массивного наконечника. - Сам уйдешь, или доставишь мне большое удовольствие? На братца не рассчитывай, он сейчас очень сильно занят. Убивать не стану, как царь, ты нам еще нужен, но обещаю, что будет очень больно.
- Пфе, - сообщил свое мнение на предложение Эниалия Ификл. - Зато хоть раз самому богу войны навешаю! Ты как? Будешь меня беззащитного бить, или капли воинской доблести у тебя еще остались?
Арес зарычал, развернулся, в Ификла полетела, кувыркаясь, сверкая лезвиями, рассекая со свистом воздух, лаброс.
Ификл поймал секиру, удобнее перехватил гладкое древко. Хорошее оружие, тяжеловатое, правда, слегка. Критская, двойная секира. Железная! Нифига себе, Арес расщедрился!
Арес нанес удар первым.
Ификл нырнул под древко копья и широким взмахом попытался достать ноги Ареса. Нет, конечно, глупо пытаться убить бога войны, но хотя бы достать, зацепить, нанести удар, показать, что будь Арей-Эниалий не богом, а простым человеком...
Эк, размечтался! И едва не схлопотал древком в челюсть. Энком - копье мощное, тяжелое, у него и древко почти с бревно, даром что кизиловое!
Ификл ушел в сторону и едва успел закрыться от нового удара левым предплечьем. Не зевай, Ификл, не зевай! Вот! Арес открылся!
Лезвие лабросы со звоном отскочило от железного шипа, высекая колючие искры. Арес прикрыл грудь железным выпуклым щитом, и расплылся в ехидной улыбке. Которая тут же исчезла, потому что Ификл не растерялся, и древком секиры ударил Ареса в переносицу.
Отскочил, перевел дух. Пошел по кругу. Арес двинулся в противоположную сторону, лицом к нему, к Ификлу.
У него, у Ификла, хорошая двухлезвийная секира, лезвия отполированы, острые, как бритва, видно, даже без проверки, и древко по руке, не скользит, и руку не оттягивает. Но древко короткое, самое большее, на длину руки, а у Ареса энкос - локтей 8 в длину, а может, и больше. И щит железный. Круглый, с шипом. Лезейон. Даже завидно. И вон шлем медный, в котором, он, говорят, родился...
Итак, честной драки не будет. Впрочем, когда это Арес был честным? Он даже не пытался никогда.
Ну и мы честно драться не будем!
Ификл метнулся влево. Арес поверил, развернулся, Ификл упал в пыль, перекатился и ударом секиры снизу вверх выбил у Ареса из руки щит. И добавил древком секиры прямо... ну вот куда подумали, туда и добавил.
И чуть выронил лабросу - когда услышал железное дребезжание. Ага, и там прикрылся, зараза! Надо же, сам Ификл до такого бы никогда не додумался!
Не выдержал, расхохотался.
- Медный лоб, железные...
- Скажешь вслух - убью! Плевать, что ты маме еще нужен! - прорычал Арес так свирепо, что Ификл понял - точно убьет. Причем сейчас и сразу, и даже если он вслух не скажет.
Игры кончились. Перед Ификлом стоял оскорбленный и разъяренный, как десять фурий, Эниалий Медноголовый, свирепый бог войны.
Бог.
Очень злой бог.
- Дошутился, - пробормотал Ификл, судорожно вцепившись в секиру. - Прав был Геракл, к богам либо с жертвами, либо никак.
Арес небрежно двинул кистью. Ификл обнаружил, что сжимает в руках воздух. Лаброс исчезла, словно ее и не было никогда. Не было больше копья в руках Ареса, и щит испарился следом за копьем. В руках бога войны теперь был ксифос. А в глазах - жажда крови и боли.
- Приступим? - страшно улыбнулся Арес. - Я намерен причинять тебе боль долго. Мучительно, невыносимо долго. Откуда начать - сверху или снизу?
- Сверху! - жизнерадостно сообщил Аресу Иолай, и обрушил на медный шлем хлипкую на вид палку. Ификл подавил желание зажмуриться - сейчас палка переломиться, и Арес настругает из них мясных полосок для Цербера.
А палка не сломалась! Шлем жалобно звякнул, прогибаясь и сплющиваясь. Глаза у Ареса как-то непропорционально съехались у породистой переносицы, закатились, и Арес грузно рухнул в пыль с грохотом и дребезжанием.
- Э-э-э-э-э... - выговорил Ификл. А что он еще мог сказать? Разве такое вообще возможно? - И... Ты где был?! Я тебя искать шел! Я догадался! А, ладно... Слушай, Арес того... не того? А как это у тебя получилось?
- У моего посоха есть тайная сила, - возле Иолая незаметно возник тощий человек: молодым он никак не был, стариком его язык не поворачивался назвать. Просто некто без возраста, без внешности, без... никакой, короче. Увидишь, забудешь через мгновение и больше никогда не вспомнишь. Нечего вспоминать. Да и не хочется отчего-то.
Человек упорно смотрел вниз и улыбался. Нет, не надо им знать, что не только в посохе дело.
- Оставим его. Что с ним станет? Он же бог. Поторопитесь, вопросы можно задать позже. Или вы забыли о тех, кто ждет вас и вашей помощи?
- Я не забыл. Ификл, ты ведь знаешь, где сейчас Геракл?
- Предположительно. Тут рядом, успеем.
- Думаешь? И как дела?
- Дрянь.
- А, ну тогда точно успеем.
- А у тебя что интересного? Браслет нашел?
- Браслет нашел. Представляешь, какой я дурак...
- Да? А я уже не надеялся, что ты до этого наконец додумаешься. Поздравляю!
- Злые вы, уйду я от вас...
- Ну да, так я тебе и поверил. Нам тут уже пообещали, что мы тебя больше никогда не увидим. Всегда, ты, Иолай, все удовольствие испортишь. А ведь клялись, и как клялись! Геракл едва не рыдал от счастья и всю ночь не спал, все боялся, что ты вернешься! И ведь сказали, что дали тебе нечто, от чего только последний дурак откажется. Как же так?
- Так я и сказал, что я ду...
- Молчи! На самом деле, я так рад тебя видеть!
- Эй, надеюсь, ты не полезешь обниматься? Ификл!!
- Нам пора, - произнес Католикос.
Бах!
Легко дрогнул воздух, и берег опустел.
Ареса так и оставили лежать в вытоптанной траве и блаженно пялиться в безоблачное небо.
В конце концов, бог войны тоже должен иногда отдыхать.
А не захочет - заставим!